— Ну как вам прием?
— Буфет был превосходный. Я даже удивляюсь, что еще что-то осталось. Кстати, раз уж что-то осталось — не могли бы вы организовать мне маленький пакетик для моего завтрашнего пикника?
— На сколько персон? — Она в шутку изобразила книксен.
— Если у вас найдется время, то на двоих.
— О, к сожалению, я завтра занята. Но я все-таки скажу, чтобы вам приготовили угощение на двоих. Одну минутку.
Она исчезла за створчатыми дверями и вскоре вернулась с довольно объемистой картонной коробкой.
— Видели бы вы лицо нашего шеф-повара! — хихикнула она. — Мне пришлось сказать ему, что вы хоть и со странностями, но важная птица. А узнав, что вы обедали с самим господином генеральным директором, он даже сунул в коробку бутылку «Форстер Бишофсгартена» позднего урожая.
Фрау Бухендорфф, увидев меня с коробкой, удивленно подняла брови.
— Я упаковал сюда вашу китаянку. Вы же видели, какая она маленькая и изящная? Руководитель делегации не отпустил бы ее со мной.
С ней мне почему-то приходили в голову только идиотские шутки. Если бы это было лет тридцать назад, мне пришлось бы признаться себе, что я влюблен. А что думать по этому поводу сейчас, в моем возрасте, когда уже не влюбляются?
У фрау Бухендорфф был «альфа-ромео-спайдер», еще старый, без этого жуткого спойлера.
— Поднять верх? — спросила она.
— Я привык даже зимой ездить на мотоцикле в плавках.
Нет, мой юмор и в самом деле с каждой минутой становится глупее. В довершение ко всему она неверно истолковала мою дурацкую шутку и принялась поднимать верх. И все оттого, что у меня не хватило духу сказать, что для меня нет ничего приятнее, чем ехать теплой летней ночью в кабриолете рядом с красивой женщиной.
— Нет-нет, оставьте, фрау Бухендорфф! Мне нравится ездить теплой летней ночью в открытой спортивной машине.
Мы ехали по висячему мосту над Рейном и портом. Я смотрел то на небо, то на мощные тросы моста. Ночь была светлой и звездной. Когда мы съехали с моста, то прежде чем нас поглотил лабиринт улиц, перед нами на несколько секунд открылась панорама Мангейма с его церквями, башнями и высотными домами. Перед светофором рядом с нами остановился мощный мотоцикл.
— Давай еще съездим на Адриатику! — крикнула девушка с заднего сиденья своему другу в шлем, стараясь перекричать рев мотора.
Летом 1946 года я часто бывал на этом озере в бывшем карьере, в название которого мангеймцы и людвигсхафенцы вложили свою тоску по южным краям. Тогда мы с женой еще были счастливы, и я наслаждался этим счастьем, миром и первыми сигаретами. Значит, туда все еще ездят. Сегодня это, конечно, проще и быстрее. Заманчиво — разок окунуться после кино в ночное озеро.
До этого мы ехали молча. Фрау Бухендорфф вела машину быстро, сосредоточив все внимание на дороге. Теперь она закурила.
— Голубая Адриатика… Когда я была маленькая, мы иногда ездили туда на нашем «опеле-олимпии». Ячменный кофе из термоса, холодные отбивные котлеты и ванильный пудинг в стеклянной банке… Мой старший брат уже считал себя взрослым, разъезжал на собственной «виктории-аванти», у него была уже какая-то своя жизнь. Тогда появилась мода — вечером, перед сном, ездить купаться. Сегодня мне все это кажется идиллией, а тогда, в детстве, эти поездки были сплошное мучение.
Тем временем мы подъехали к моему дому, но мне хотелось еще хоть немного продлить эту сладкую муку охватившей нас обоих ностальгии.
— Почему мучение?
— Мой отец хотел научить меня плавать, а с терпением у него было плохо. Боже, сколько я наглоталась воды на этих уроках плавания!
Я поблагодарил ее за то, что она подвезла меня.
— Это была очень приятная поездка под ночным небом.
— Спокойной ночи, господин Зельб.
Хорошая погода ушла, подарив нам на прощание ослепительно-солнечный день. Мы с моим другом Эберхардом устроили пикник у Фойденхаймского шлюза и явно переоценили свои силы. Эберхард прихватил с собой деревянный ящичек с тремя бутылками довольно приличного бордо, и, открыв «на десерт» еще и «Форстер Бишофсгартен» с РХЗ, мы совершили роковую ошибку.
В понедельник я проснулся с жестокой головной болью. Кроме того, разыгравшийся от дождя ревматизм впился мне в поясницу и в бедра. Может, я именно поэтому неправильно повел себя с Шнайдером. Он вновь вышел на работу. Не под конвоем заводской охраны, а сам по себе. Я нашел его в лаборатории одного из коллег — его собственная сгорела во время аварии.
Он стоял, склонившись к холодильнику, и обернулся, когда я вошел. Это был высокий худой мужчина. Он нерешительным жестом предложил мне сесть на лабораторный табурет, а сам остался стоять со скрещенными на груди руками. У него было серое лицо, а пальцы левой руки пожелтели от никотина. Безукоризненно чистый белый халат должен был скрывать распад личности. Но этот человек дошел до предела. Если он был игрок, то проигравший и потерявший последнюю надежду. Один из тех, что в пятницу заполняют билет лото, а в субботу даже не смотрят, выиграли ли они.
— Я знаю, о чем вы хотите говорить со мной, господин Зельб, но мне нечего вам сказать.
— Где вы были в день аварии? Это-то вы должны знать? И куда вы потом исчезли?
— У меня, к сожалению, проблемы со здоровьем, и в последние дни я себя плохо чувствовал. А авария меня окончательно добила — пожар уничтожил важные документы.
— Но это же не ответ на мой вопрос.
— Что вам от меня нужно? Оставьте меня в покое!